КЛУБ «ОТКРЫТАЯ РОССИЯ»
«Власть российская
всегда была в контакте
с националистами»
всегда была в контакте
с националистами»
В лондонском клубе «Открытая Россия» прошла дискуссия на тему «Нацпроект: кто стоит за русскими неонацистами?» с участием режиссера Влади Антоневича и журналиста, эксперта по праворадикальным движениям Павла Никулина. Мы публикуем рашрифровку этой беседы.
Режиссер-документалист Влади Антоневич работал над своим фильмом-расследованием «Кредит на убийство» пять лет. Израильтянин, он приехал в Россию, рискуя быть разоблаченным, выдал себя за представителя американской ультранационалистической организации, встречался с лидерами российских неонацистов, снимал их в лагерях боевой подготовки и пытался понять, почему их преступления остаются безнаказанными. Фильм был показан в программах международных кинофестивалей (IDFA, Hotdocs, DocAviv, ZagrebDox, DocumentaMadrid, Krakow FF и других), получил призы за лучшую операторскую работу DocAviv и Израильской гильдии кинодокументалистов.
Российский журналист Павел Никулин специализируется на темах, связанных с политическим насилием и праворадикальными движениями. Основатель журнала moloko plus, посвященного теме насилия и экстремизма. Сотрудничал с различными московскими и петербургскими СМИ, в настоящее время — корреспондент сайта «Такие дела».
Российский журналист Павел Никулин специализируется на темах, связанных с политическим насилием и праворадикальными движениями. Основатель журнала moloko plus, посвященного теме насилия и экстремизма. Сотрудничал с различными московскими и петербургскими СМИ, в настоящее время — корреспондент сайта «Такие дела».
Максим Дбар:
— Друзья, спасибо большое за внимание. Я приглашаю на сцену режиссера фильма Влади Антоневича и Павла Никулина. У нас сейчас есть возможность задать вопросы, обсудить фильм. И я бы предложил начать с вопросов.
Вопрос из зала:
— Влади, спасибо за фильм. Два вопроса. Первый: как в жутко антисемитской России было? И второй: как вы спали после и во время своего расследования?
Влади Антоневич:
— Насчет антисемитской России: я из Израиля, в 15 минутах от моего дома находятся арабские деревни, где вырезают евреев. Так что без проблем, мы живем нормально. Просто для израильтян было, например, необычно смотреть этот фильм, потому что они не привыкли к нацистам. Но то, что есть сумасшедшие люди совсем рядом, — для них вполне нормально.
Как я спал? Я спал нормально, но у меня были панические атаки, и когда я вернулся, все закончил, в монтажной комнате у меня начались не очень хорошие глюки, тараканы в голове. Таблетки не помогли, ничего не помогло; я начал делать медитацию, и это прошло. Каждое утро по полчаса.
Вопрос из зала:
— Спасибо за смелость, спасибо за фильм. Расскажите чуть-чуть о себе. Потому что фильм больше похож на постановочный — не в смысле подстановки, а выглядит как игровой фильм — больше, чем как документальный. Его смотришь с таким же интересом, там есть развитие персонажей. Просто расскажите, где вы учились, и вообще, что — до фильма.
Влади Антоневич:
— Я родился в Баку. Когда мне было 10 лет, моя семья эмигрировала в Израиль. Детство — как у всех, после этого я пошел в армию, был снайпером, и мой оператор Женя был снайпером. Потом мы пошли в киношколу — он в одну, я в другую. Я пошел в Иерусалимскую киношколу на режиссера, сделал фильм один — на час, и один из наших каналов купил этот фильм. Он был про банду бездомных русскоязычных в Тель-Авиве. Документальный фильм, он есть в интернете, по-моему, даже есть на фейсбучной странице. Старый фильм, весь на русском языке, можно его посмотреть.
И после того, как я сделал фильм про бездомных, у меня уже были контакты с каналом, и я им предложил вот такую штуку.
— Друзья, спасибо большое за внимание. Я приглашаю на сцену режиссера фильма Влади Антоневича и Павла Никулина. У нас сейчас есть возможность задать вопросы, обсудить фильм. И я бы предложил начать с вопросов.
Вопрос из зала:
— Влади, спасибо за фильм. Два вопроса. Первый: как в жутко антисемитской России было? И второй: как вы спали после и во время своего расследования?
Влади Антоневич:
— Насчет антисемитской России: я из Израиля, в 15 минутах от моего дома находятся арабские деревни, где вырезают евреев. Так что без проблем, мы живем нормально. Просто для израильтян было, например, необычно смотреть этот фильм, потому что они не привыкли к нацистам. Но то, что есть сумасшедшие люди совсем рядом, — для них вполне нормально.
Как я спал? Я спал нормально, но у меня были панические атаки, и когда я вернулся, все закончил, в монтажной комнате у меня начались не очень хорошие глюки, тараканы в голове. Таблетки не помогли, ничего не помогло; я начал делать медитацию, и это прошло. Каждое утро по полчаса.
Вопрос из зала:
— Спасибо за смелость, спасибо за фильм. Расскажите чуть-чуть о себе. Потому что фильм больше похож на постановочный — не в смысле подстановки, а выглядит как игровой фильм — больше, чем как документальный. Его смотришь с таким же интересом, там есть развитие персонажей. Просто расскажите, где вы учились, и вообще, что — до фильма.
Влади Антоневич:
— Я родился в Баку. Когда мне было 10 лет, моя семья эмигрировала в Израиль. Детство — как у всех, после этого я пошел в армию, был снайпером, и мой оператор Женя был снайпером. Потом мы пошли в киношколу — он в одну, я в другую. Я пошел в Иерусалимскую киношколу на режиссера, сделал фильм один — на час, и один из наших каналов купил этот фильм. Он был про банду бездомных русскоязычных в Тель-Авиве. Документальный фильм, он есть в интернете, по-моему, даже есть на фейсбучной странице. Старый фильм, весь на русском языке, можно его посмотреть.
И после того, как я сделал фильм про бездомных, у меня уже были контакты с каналом, и я им предложил вот такую штуку.
На самом деле я им предложил сделать фильм о банде: в 2007 году пять тинейджеров русских в одном из городов стали нацистами. Они просто насмотрелись Тесака и стали делать то же самое.
Я подал заявку, и мне ее утвердили, но только мне ее утвердили, а этих уже поймали.
И я тогда сказал: «Давайте сделаем что-нибудь про Россию». И я поехал. И в первую же поездку я понял, что у меня вот это убийство все время сидело в голове. Я начал разговаривать и понял, что если чуть-чуть копнуть, то и люди начнут разговаривать на самом деле. И каждый раз я возвращался и копал, копал. А потом докопался до того, что не было смысла вообще копать. Вот, по-моему, последний монолог Шурави, где он говорит: «Ну что, вот ты сейчас уедешь, а я тут останусь». К этому все и ведет. И на самом деле менты — они же все знают: кто убил, кого убил. То, что Малюта, что Тесак участвовали в этом убийстве, — ни для кого не секрет. И если бы они захотели, они бы всех уже арестовали. Это дело никогда не будет раскрыто, это мне тоже понятно. Потому что оно упирается в такие кабинеты, что никому это не надо.
Это про меня. А про фильм, как он снят — одна из первых сцен, которую мы вообще сняли, на самом-то деле… Фильм, естественно, в хронологии рассказа, но одна из первых сцен — просто потому, что у нас не было сначала оператора — первая сцена, которая была снята — это где мы сидим и смотрим ролик. И мне это так понравилось, что я сказал, мол, давайте все будет так, на штативе. И я Жене позвонил, — а Женя в жизни не держал камеру, он просто был снайпером, — и предложил приехать. Он говорит: ну давай. Мы начали снимать этот фильм, и мое условие было: не двигать камеру. Я Жене сказал: вот камера стоит, и ты ее не трогаешь. Просто делай фокус и больше до нее не дотрагивайся. И он наловчился снимать с двух камер: одну он ставил на меня, а вторую — на оппонента. И вышло так, что нарезка очень художественная. И мне это очень подошло, потому что ведь они утверждали, что сам ролик убийства — это фикция. Утверждали, что документальное кино — это фикция.
И я тогда сказал: «Давайте сделаем что-нибудь про Россию». И я поехал. И в первую же поездку я понял, что у меня вот это убийство все время сидело в голове. Я начал разговаривать и понял, что если чуть-чуть копнуть, то и люди начнут разговаривать на самом деле. И каждый раз я возвращался и копал, копал. А потом докопался до того, что не было смысла вообще копать. Вот, по-моему, последний монолог Шурави, где он говорит: «Ну что, вот ты сейчас уедешь, а я тут останусь». К этому все и ведет. И на самом деле менты — они же все знают: кто убил, кого убил. То, что Малюта, что Тесак участвовали в этом убийстве, — ни для кого не секрет. И если бы они захотели, они бы всех уже арестовали. Это дело никогда не будет раскрыто, это мне тоже понятно. Потому что оно упирается в такие кабинеты, что никому это не надо.
Это про меня. А про фильм, как он снят — одна из первых сцен, которую мы вообще сняли, на самом-то деле… Фильм, естественно, в хронологии рассказа, но одна из первых сцен — просто потому, что у нас не было сначала оператора — первая сцена, которая была снята — это где мы сидим и смотрим ролик. И мне это так понравилось, что я сказал, мол, давайте все будет так, на штативе. И я Жене позвонил, — а Женя в жизни не держал камеру, он просто был снайпером, — и предложил приехать. Он говорит: ну давай. Мы начали снимать этот фильм, и мое условие было: не двигать камеру. Я Жене сказал: вот камера стоит, и ты ее не трогаешь. Просто делай фокус и больше до нее не дотрагивайся. И он наловчился снимать с двух камер: одну он ставил на меня, а вторую — на оппонента. И вышло так, что нарезка очень художественная. И мне это очень подошло, потому что ведь они утверждали, что сам ролик убийства — это фикция. Утверждали, что документальное кино — это фикция.
И я сделал такой жест российскому Следственному комитету — сделал документальное кино, которое выглядит как фикция.
Я использовал все триллеровские жанры — закадровый голос и прочее. И как раз вышло, что Дима — он такой как бы напарник, что ли. И фильм так выглядит, потому что я намеренно это делал. Диме по барабану, а Женька делал то, что я ему говорил. И он выглядит так, потому что я хотел, чтобы он так выглядел.
Максим Дбар:
— Я хочу передать слово Павлу. Павел — журналист, эксперт по праворадикальным движениям. Павел, ты согласен с той трактовкой, которая изложена в фильме, и с теми результатами расследования, к которым приходит Влади?
Павел Никулин:
— Ну как сказать. Я-то наблюдал эту историю не изнутри правого движения, а то, как они реагировали. И я помню очень хорошо, что, когда этот ролик появился, были довольно открытые обсуждения, и очень многие обычные радикалы, которые никакого отношения к организациям, упомянутым в фильме, и тем более к убийству не имели, — они говорили, что нет, это точно не наши ребята. Что они руку неправильно вскидывают; про знамя тоже очень много говорили.
Когда Дёмушкин начал давать какие-то интервью, появилась его версия. И, конечно, я не могу никого обвинять: во-первых, мне еще в Россию возвращаться. В принципе, есть организации, где в уголовных делах, действительно, упоминается связь участников с достаточно высокими кабинетами. И недавняя история, которая закончилась вынесением многих пожизненных приговоров, — история «Боевой организации русских националистов», которая была связана с вполне легальной, участвовавшей в Русских маршах, организацией «Русский образ». Так вот, в деле БОРНа постоянно упоминается имя Леонида Симунина. Это человек, который стоял у истоков прокремлевского движения «Местные» — это аналог движения «Наши», только для Подмосковья, которое всегда было известно очень ксенофобной риторикой. И они делали акции против нелегальных мигрантов, как они их называли. Впоследствии Симунин, по одной из версий нескольких потерпевших и независимых журналистов, курировал историю с БОРНом, а это довольно жестокая была организация. Они занимались не простыми убийствами на улицах. Они убили адвоката Станислава Маркелова за его участие в антифашистских делах, они убили журналистку Анастасию Бабурову, — я считаю, за то, что она не как свидетель, а как журналист писала о деятельности Маркелова. Они убили спортсмена Муслима Абдуллаева.
Максим Дбар:
— Я хочу передать слово Павлу. Павел — журналист, эксперт по праворадикальным движениям. Павел, ты согласен с той трактовкой, которая изложена в фильме, и с теми результатами расследования, к которым приходит Влади?
Павел Никулин:
— Ну как сказать. Я-то наблюдал эту историю не изнутри правого движения, а то, как они реагировали. И я помню очень хорошо, что, когда этот ролик появился, были довольно открытые обсуждения, и очень многие обычные радикалы, которые никакого отношения к организациям, упомянутым в фильме, и тем более к убийству не имели, — они говорили, что нет, это точно не наши ребята. Что они руку неправильно вскидывают; про знамя тоже очень много говорили.
Когда Дёмушкин начал давать какие-то интервью, появилась его версия. И, конечно, я не могу никого обвинять: во-первых, мне еще в Россию возвращаться. В принципе, есть организации, где в уголовных делах, действительно, упоминается связь участников с достаточно высокими кабинетами. И недавняя история, которая закончилась вынесением многих пожизненных приговоров, — история «Боевой организации русских националистов», которая была связана с вполне легальной, участвовавшей в Русских маршах, организацией «Русский образ». Так вот, в деле БОРНа постоянно упоминается имя Леонида Симунина. Это человек, который стоял у истоков прокремлевского движения «Местные» — это аналог движения «Наши», только для Подмосковья, которое всегда было известно очень ксенофобной риторикой. И они делали акции против нелегальных мигрантов, как они их называли. Впоследствии Симунин, по одной из версий нескольких потерпевших и независимых журналистов, курировал историю с БОРНом, а это довольно жестокая была организация. Они занимались не простыми убийствами на улицах. Они убили адвоката Станислава Маркелова за его участие в антифашистских делах, они убили журналистку Анастасию Бабурову, — я считаю, за то, что она не как свидетель, а как журналист писала о деятельности Маркелова. Они убили спортсмена Муслима Абдуллаева.
Дело вел блестящий следователь Краснов, и все раскрывалось до тех пор, пока не встал вопрос о том, что надо допросить людей из администрации президента, раз с ними была связь.
Говорят, что была связь с бывшими депутатами Госдумы.
Я сам делал материал, в котором мои источники в правом движении утверждали, что именно благодаря связям в Госдуме несколько созывов назад неонацисты получали необходимые им адреса оппонентов. Дело в том, что в России у неонаци есть такие же боевые оппоненты — антифашисты. Иногда после каких-то стычек всех без разбора забирают в полицию, и тогда приходят люди с депутатскими корочками или корочками помощников депутатов — это истории 2006-2008 годов, — и часть людей неонацистских взглядов выходят из отделения полиции, а данные всех задержанных попадают в руки их оппонентов. И в принципе всегда все уголовные расследования заканчиваются на том, что надо допросить человека, имеющего доступ в Госдуму или имеющего какое-то отношение к администрации президента. Видимо, потому, что у следователя просто нет санкций допрашивать таких людей.
Влади Антоневич:
— Краснов — тот, кто вел дело Немцова, да?
Павел Никулин:
— Да.
Вопрос из зала:
— Добрый день, меня зовут Олег Хилл. Практически во всех странах есть ультраправые организации и фашистские организации — в Европе, в Америке, где угодно. Тут показана Россия, и я думаю, что, возможно, это более популярная и острая тема, которую «купят». Дело в том, что в любой стране правительство контролирует эти организации, об этом в фильме тоже упомянуто. Правительство контролирует и обычно направляет в нужное русло, когда им это надо. Для того, может быть, чтобы показать разницу: кто попадет, а кто нет, и какие правители хорошие и так далее. То есть иногда их сажают, иногда запрещают, — но только иногда. Они все равно остаются, они есть постоянно. Как вы к этому относитесь?
Павел Никулин:
— Я отношусь к тому, что в России — мы говорим о России — есть ультраправые, к сожалению, как к данности. Я не социолог, чтобы называть причины, но я могу констатировать, что ксенофобные настроения в стране довольно высоки. Ксенофобская риторика есть и на телевидении, и в политике, в прессе.
Я сам делал материал, в котором мои источники в правом движении утверждали, что именно благодаря связям в Госдуме несколько созывов назад неонацисты получали необходимые им адреса оппонентов. Дело в том, что в России у неонаци есть такие же боевые оппоненты — антифашисты. Иногда после каких-то стычек всех без разбора забирают в полицию, и тогда приходят люди с депутатскими корочками или корочками помощников депутатов — это истории 2006-2008 годов, — и часть людей неонацистских взглядов выходят из отделения полиции, а данные всех задержанных попадают в руки их оппонентов. И в принципе всегда все уголовные расследования заканчиваются на том, что надо допросить человека, имеющего доступ в Госдуму или имеющего какое-то отношение к администрации президента. Видимо, потому, что у следователя просто нет санкций допрашивать таких людей.
Влади Антоневич:
— Краснов — тот, кто вел дело Немцова, да?
Павел Никулин:
— Да.
Вопрос из зала:
— Добрый день, меня зовут Олег Хилл. Практически во всех странах есть ультраправые организации и фашистские организации — в Европе, в Америке, где угодно. Тут показана Россия, и я думаю, что, возможно, это более популярная и острая тема, которую «купят». Дело в том, что в любой стране правительство контролирует эти организации, об этом в фильме тоже упомянуто. Правительство контролирует и обычно направляет в нужное русло, когда им это надо. Для того, может быть, чтобы показать разницу: кто попадет, а кто нет, и какие правители хорошие и так далее. То есть иногда их сажают, иногда запрещают, — но только иногда. Они все равно остаются, они есть постоянно. Как вы к этому относитесь?
Павел Никулин:
— Я отношусь к тому, что в России — мы говорим о России — есть ультраправые, к сожалению, как к данности. Я не социолог, чтобы называть причины, но я могу констатировать, что ксенофобные настроения в стране довольно высоки. Ксенофобская риторика есть и на телевидении, и в политике, в прессе.
Журналистская этика говорит, что не следует указывать национальность преступника, потому что «у москвички украли сумочку» и «дагестанец вырвал сумочку из рук москвички» — это совершенно разные месседжи.
Можно, конечно, винить СМИ, но я не буду, потому что это самострел получится. Я считаю, что просто такое наше общество сейчас — я не могу сказать, почему. Мне это не нравится, но сделать с этим я ничего не могу. Я могу только об этом писать и привлекать внимание к этим проблемам, насколько это у меня получается.
Олег Хилл:
— Ну это правильно или нет — в таком случае указывать национальность преступника?
Павел Никулин:
— Я считаю, что в тексте, если это имеет смысл, то есть если мы пишем, например, о какой-то ОПГ, сформированной по национальному признаку, либо если мы пишем о каком-то ксенофобском преступлении или если мы пишем о каком-то выступлении, которое вызвало ксенофобские преступления в дальнейшем, — как убийство в Бирюлево, например, — надо. Но акцентировать внимание, то есть писать так, чтобы у читателя сложилось впечатление, что, если человек — выходец с Кавказа, значит, он обязательно убийца, носит нож, пристает к девушке и режет ее парня, — я считаю, что так делать не надо. Потому что иначе мы получаем то, что мы получили в 2013 году в Бирюлево в Москве.
Влади Антоневич:
— Ну вот любимый Израиль: там у нас, когда арабы из Иерусалима закидывают нас камнями или устраивают бойню, в СМИ обычно говорят: «Молодежь из Восточного Иерусалима». Почитаешь новостную ленту — как будто вся молодежь в Израиле с ума спятила: закидывают нормальных людей камнями и так далее. Это вот такой журналистский жаргон: «молодежь из Восточного Иерусалима» — вроде как все понимают, что это арабы. Я считаю, что надо указывать, — ничего не случится. Насчет того, что вы спросили ранее — контролируют или не контролируют, во всех странах или не во всех. Россия — это не все страны. В данном случае Малюту внедрили в НСО не для того, чтобы он… Понимаете, если бы он предотвратил убийство — ради бога, больше бы таких людей! Но его туда засунули не для этого. Его туда засунули для того, чтоб он спровоцировал целую волну убийств перед выборами. И в этом вся загвоздка.
Если бы он был просто внедренной «крысой», можно было бы даже поощрять, но дело же не в этом. Наоборот, его внедрили, чтобы он посадил Румянцева на крючок вот этим двойным убийством. И дальше он может сваливать в свою Белоруссию, а этот Румянцев теперь будет делать все, что ему прикажут. И такой приказ сделали. И Румянцев сказал своим молодчикам: «Ребят, давайте, убивайте». И все, понеслось. В этом вся разница, по-моему.
И насчет того, что в России ксенофобный, расистский диалог льется с телевидения: это же уму непостижимо! И причем люди, — а у меня родственники в Москве живут, — я к ним захожу, они ТНТ смотрят, хохочут: «Камеди-клуб» там идет. И я им говорю: «Ребят, вы не понимаете, что сейчас смеются над кавказцами? Все эти light jokes — покажите это в Европе, там у людей волосы дыбом встанут». А в России это нормально. У меня папа — горский еврей, и они тоже горские. И я им говорю: «Ребят, это же про вас, вы чего хохочете, как дебилы?» А до них это не доходит, потому что для них в порядке вещей, что из кавказцев делают каких-то дебилов. Это на таком уровне, когда воспринимается как норма.
И вот откуда пошла вся эта кухонная ксенофобия, кухонный расизм? Оттуда он и идет, просто градус ненависти зашкаливает, хотя убрать его ничего не стоит на самом деле. Убрать ножку с педали, и все будет замечательно.
Олег Хилл:
— Ну это правильно или нет — в таком случае указывать национальность преступника?
Павел Никулин:
— Я считаю, что в тексте, если это имеет смысл, то есть если мы пишем, например, о какой-то ОПГ, сформированной по национальному признаку, либо если мы пишем о каком-то ксенофобском преступлении или если мы пишем о каком-то выступлении, которое вызвало ксенофобские преступления в дальнейшем, — как убийство в Бирюлево, например, — надо. Но акцентировать внимание, то есть писать так, чтобы у читателя сложилось впечатление, что, если человек — выходец с Кавказа, значит, он обязательно убийца, носит нож, пристает к девушке и режет ее парня, — я считаю, что так делать не надо. Потому что иначе мы получаем то, что мы получили в 2013 году в Бирюлево в Москве.
Влади Антоневич:
— Ну вот любимый Израиль: там у нас, когда арабы из Иерусалима закидывают нас камнями или устраивают бойню, в СМИ обычно говорят: «Молодежь из Восточного Иерусалима». Почитаешь новостную ленту — как будто вся молодежь в Израиле с ума спятила: закидывают нормальных людей камнями и так далее. Это вот такой журналистский жаргон: «молодежь из Восточного Иерусалима» — вроде как все понимают, что это арабы. Я считаю, что надо указывать, — ничего не случится. Насчет того, что вы спросили ранее — контролируют или не контролируют, во всех странах или не во всех. Россия — это не все страны. В данном случае Малюту внедрили в НСО не для того, чтобы он… Понимаете, если бы он предотвратил убийство — ради бога, больше бы таких людей! Но его туда засунули не для этого. Его туда засунули для того, чтоб он спровоцировал целую волну убийств перед выборами. И в этом вся загвоздка.
Если бы он был просто внедренной «крысой», можно было бы даже поощрять, но дело же не в этом. Наоборот, его внедрили, чтобы он посадил Румянцева на крючок вот этим двойным убийством. И дальше он может сваливать в свою Белоруссию, а этот Румянцев теперь будет делать все, что ему прикажут. И такой приказ сделали. И Румянцев сказал своим молодчикам: «Ребят, давайте, убивайте». И все, понеслось. В этом вся разница, по-моему.
И насчет того, что в России ксенофобный, расистский диалог льется с телевидения: это же уму непостижимо! И причем люди, — а у меня родственники в Москве живут, — я к ним захожу, они ТНТ смотрят, хохочут: «Камеди-клуб» там идет. И я им говорю: «Ребят, вы не понимаете, что сейчас смеются над кавказцами? Все эти light jokes — покажите это в Европе, там у людей волосы дыбом встанут». А в России это нормально. У меня папа — горский еврей, и они тоже горские. И я им говорю: «Ребят, это же про вас, вы чего хохочете, как дебилы?» А до них это не доходит, потому что для них в порядке вещей, что из кавказцев делают каких-то дебилов. Это на таком уровне, когда воспринимается как норма.
И вот откуда пошла вся эта кухонная ксенофобия, кухонный расизм? Оттуда он и идет, просто градус ненависти зашкаливает, хотя убрать его ничего не стоит на самом деле. Убрать ножку с педали, и все будет замечательно.
А где у нас все нацисты в России? Что-то их не слышно вообще, никого они не убивают, — что случилось-то? А потому что они все в Украине сейчас. Для Кремля сейчас неудобно это показывать.
ПЕРСОНАЛЬНОЕ МНЕНИЕ
Кто стоит? Авторы бояться сказать прямо. Но вывод из прочитанного и самой жизни: идеологи РПЦ и абсолютистской власти Кремля стоят за спинами неонацистов России.
Тогда было удобно, потому что вот посмотрите: у нас тут нацисты, поэтому если не Путин, то кто? А сейчас — неудобно. Потому что все они в Украине. И мы воюем на самом деле не с украинцами, а с нацистами. Вот так удобно, да. Убрали ногу с педали, всех пересажали, кроме Дёмушкина, — Артём, Шульц, все сейчас сидят. Тесак сидит за глупость, хотя должен сидеть на ПЖ, причем несколько сроков.
Олег Хилл:
— После проекта «Педофиляй-бабай» или что-то такое, да?
Влади Антоневич:
— Да, за глупость абсолютную. Но дело не в этом. Сейчас акцент на другом: надо Киселёва послушать, есть там в России такой.
Павел Никулин:
— К слову о том, кто там на Украине: Малюта получил в 2014 году из рук Петра Порошенко украинский паспорт. Потому что Малюта командует, по-моему, разведкой в «Азове» или что-то такое. Есть такой добровольческий батальон в Украине, он очень ультраправый, и Малюта теперь там открыто находится, став гражданином Украины. И, к слову, еще маленькая реплика. Все эти ребята, которые могли даже присутствовать в тех кадрах — в масках, на сборах, — они могут сейчас по обе стороны границы находиться. Кто-то будет воевать за ЛНР-ДНР — те, кто верит больше в свою «русскость» как в главную идею. А кто-то будет воевать в «Азове» против них, потому что он верит в идею белого превосходства и в белую Европу. Просто ребята нашли чем заняться, и на войне им интереснее, чем в городе.
Олег Хилл:
— Хорошо, вопрос к обоим тогда. Если, допустим, сейчас взять и поменять правительство в России, исчезнут ли ультраправые или фашисты?
Павел Никулин:
— Во-первых, вся история русского национализма, если мы говорим о спектре всех идеологий, — она была про общение с властью. Например, Дёмушкин до «Славянского союза» был в организации РНЕ. А РНЕ вышла из общества «Память». Так вот, лидер общества «Память» встречался с Борисом Ельциным во время перестройки.
Олег Хилл:
— После проекта «Педофиляй-бабай» или что-то такое, да?
Влади Антоневич:
— Да, за глупость абсолютную. Но дело не в этом. Сейчас акцент на другом: надо Киселёва послушать, есть там в России такой.
Павел Никулин:
— К слову о том, кто там на Украине: Малюта получил в 2014 году из рук Петра Порошенко украинский паспорт. Потому что Малюта командует, по-моему, разведкой в «Азове» или что-то такое. Есть такой добровольческий батальон в Украине, он очень ультраправый, и Малюта теперь там открыто находится, став гражданином Украины. И, к слову, еще маленькая реплика. Все эти ребята, которые могли даже присутствовать в тех кадрах — в масках, на сборах, — они могут сейчас по обе стороны границы находиться. Кто-то будет воевать за ЛНР-ДНР — те, кто верит больше в свою «русскость» как в главную идею. А кто-то будет воевать в «Азове» против них, потому что он верит в идею белого превосходства и в белую Европу. Просто ребята нашли чем заняться, и на войне им интереснее, чем в городе.
Олег Хилл:
— Хорошо, вопрос к обоим тогда. Если, допустим, сейчас взять и поменять правительство в России, исчезнут ли ультраправые или фашисты?
Павел Никулин:
— Во-первых, вся история русского национализма, если мы говорим о спектре всех идеологий, — она была про общение с властью. Например, Дёмушкин до «Славянского союза» был в организации РНЕ. А РНЕ вышла из общества «Память». Так вот, лидер общества «Память» встречался с Борисом Ельциным во время перестройки.
То есть власть российская всегда была в контакте с националистами — не с лидерами, а с самой идеологией.
Она с удовольствием брала эту идеологию, когда это было нужно, и разыгрывала национальные карты. А те люди, которые эти идеологии транслировали, были, в общем-то, не нужны, их всегда можно сажать.
И, если сменится власть, останутся те же менты, которые заинтересованы в том, чтобы количество преступлений не снижалось, потому что их эффективность оценивается по количеству раскрытых дел. И если в каком-то регионе какой-то человек не сидит, то это потому, что он только один, и если его посадить, то работы не будет. Поэтому он будет получать условные сроки. Пока есть Центр по противодействию экстремизму, эти преступления будут совершаться. Или будут представлены как такие преступления, будут размещены в СМИ как истории ультраправого насилия, даже если они таковыми не являются и будут вызывать желание у кого-то повторить.
Вопрос из зала:
— У меня вопрос скорее к Павлу. Мне кажется, это не сугубо российская проблема — взаимопроникновение силовиков в структуры ультраправых, потому что в какой-то момент, в 2011 году, по-моему, выяснилось, что чуть ли не 40% афинских полицейских состояли или сочувствовали «Золотой заре», а главный сюжетный ход в одном из томов «Девушки с татуировкой дракона» — в том, что какие-то тайные сообщества ультраправых проникают во власть. Так что это не только российская проблема. И как сейчас, Паш, на твой взгляд, обстоят дела, насколько глубоки взаимные симпатии у ультраправых и силовиков?
Павел Никулин:
— Это очень зависит от того, в каком регионе происходит дело. Если мы говорим, например, о Санкт-Петербурге: несмотря на то, что это большой город и уровень ксенофобии там довольно высок, у людей, пусть не переживших блокадный опыт, но знающих об этом от своих родственников, все эти заигрывания со свастикой и вскинутой рукой вызывают отторжение. Даже если человек сам ксенофоб, даже если он не любит мигрантов, — а так уж вышло, что полицейским, даже если они супертолерантные, сложнее сохранить человеческое лицо, потому что у них работает такая штука: они видят либо дворников у себя во дворе, либо, если они сталкиваются с мигрантами или выходцами с Кавказа, которые, по сути, не являются мигрантами, а являются гражданами России, — они видят всегда только тех людей, которые сидят в клетке. И поэтому ксенофобия зашкаливает.
Про симпатии. Вот, например, Алексей Коршунов, который был боевиком в БОРН и погиб при очень странных обстоятельствах в Украине, — он скрывался там. Он бегал по утрам, был довольно спортивный, и, по официальной версии, он всегда бегал с гранатой и якобы подорвался на собственной гранате. По более героической версии, которую продвигают его соратники, он подорвал себя, когда его пытались задержать. Так вот этот Коршунов — прапорщик ФСБ. Кто-то может учиться. Например, кто-то из ультраправых, никогда не бравший в руки нож, чтоб кого-то зарезать, вполне может быть курсантом Академии МВД или проходить практику в прокуратуре, работать в суде.
И, если сменится власть, останутся те же менты, которые заинтересованы в том, чтобы количество преступлений не снижалось, потому что их эффективность оценивается по количеству раскрытых дел. И если в каком-то регионе какой-то человек не сидит, то это потому, что он только один, и если его посадить, то работы не будет. Поэтому он будет получать условные сроки. Пока есть Центр по противодействию экстремизму, эти преступления будут совершаться. Или будут представлены как такие преступления, будут размещены в СМИ как истории ультраправого насилия, даже если они таковыми не являются и будут вызывать желание у кого-то повторить.
Вопрос из зала:
— У меня вопрос скорее к Павлу. Мне кажется, это не сугубо российская проблема — взаимопроникновение силовиков в структуры ультраправых, потому что в какой-то момент, в 2011 году, по-моему, выяснилось, что чуть ли не 40% афинских полицейских состояли или сочувствовали «Золотой заре», а главный сюжетный ход в одном из томов «Девушки с татуировкой дракона» — в том, что какие-то тайные сообщества ультраправых проникают во власть. Так что это не только российская проблема. И как сейчас, Паш, на твой взгляд, обстоят дела, насколько глубоки взаимные симпатии у ультраправых и силовиков?
Павел Никулин:
— Это очень зависит от того, в каком регионе происходит дело. Если мы говорим, например, о Санкт-Петербурге: несмотря на то, что это большой город и уровень ксенофобии там довольно высок, у людей, пусть не переживших блокадный опыт, но знающих об этом от своих родственников, все эти заигрывания со свастикой и вскинутой рукой вызывают отторжение. Даже если человек сам ксенофоб, даже если он не любит мигрантов, — а так уж вышло, что полицейским, даже если они супертолерантные, сложнее сохранить человеческое лицо, потому что у них работает такая штука: они видят либо дворников у себя во дворе, либо, если они сталкиваются с мигрантами или выходцами с Кавказа, которые, по сути, не являются мигрантами, а являются гражданами России, — они видят всегда только тех людей, которые сидят в клетке. И поэтому ксенофобия зашкаливает.
Про симпатии. Вот, например, Алексей Коршунов, который был боевиком в БОРН и погиб при очень странных обстоятельствах в Украине, — он скрывался там. Он бегал по утрам, был довольно спортивный, и, по официальной версии, он всегда бегал с гранатой и якобы подорвался на собственной гранате. По более героической версии, которую продвигают его соратники, он подорвал себя, когда его пытались задержать. Так вот этот Коршунов — прапорщик ФСБ. Кто-то может учиться. Например, кто-то из ультраправых, никогда не бравший в руки нож, чтоб кого-то зарезать, вполне может быть курсантом Академии МВД или проходить практику в прокуратуре, работать в суде.
Одно время я читал анонимное руководство к действию, где, кроме доктрины, было о том, как вести себя на улице, убивать людей и заметать следы. Было написано довольно хорошим языком — видно, что человек разбирался.
Как заметать следы, например, писал, такое впечатление, что следователь — писал, как помешать следствию раскрыть дело. И там отдельно была рекомендация о том, что не надо брить голову, татуировать себе свастики, одеваться как неонаци. Поступайте в Академию МВД, поступайте в академии госслужб, проникайте во власть, инфильтруйтесь.
Но есть, правда, и обратный процесс. Я не так давно общался с парнем из Нижнего Новгорода, который проходил по делу организации «Белая стая». Их амнистировали в итоге — так выходит, что очень много ультраправых преступлений квалифицируются по статьям, которые попадают под амнистию — побои, хулиганство и так далее. Так вот, он говорит, что стал серьезным человеком, хочет работать в прокуратуре — больше перспектив, чем бегать по улицам за какими-то там педофилами. У него была такая история: он был фанатом и последователем Тесака.
Я не думаю, что в России инфильтрация такая же, как, например, в Греции, где после уголовного преследования членов «Золотой зари» полицейские стояли в очередях в тату-салонах, чтобы свести себе свастики с плеч. В России не так, конечно. Могу сказать, скорее, про парламент. Был Консервативный форум в Санкт-Петербурге, и туда приехали все неонаци, включая как раз греческую «Золотую зарю», — а это был март 2015 года, и организовывали это мероприятие помощники депутата Журавлева, который, хоть и избирался от «Единой России», является членом партии «Родина». И вот, прочитав мой не очень комплементарный репортаж, один из этих помощников писал мне каждую пятницу «Вконтакте» на протяжении трех или четырех месяцев, что я еврей и меня надо казнить, перечислял различные методы казни и вел себя как типичный представитель ультраправых взглядов, хотя он вполне приличный мальчик в пиджаке.
А партия «Родина» известна тем, что, несмотря на то, что она появилась как кремлевский проект, люди, которые в ней состояли, были связаны в том числе и с БОРНом, который недавно прекратил свое существование окончательно, и все там отправились на пожизненное. Так что инфильтрация у нас есть, но это не Греция, и это хорошо.
Вопрос из зала:
— У меня вопрос к Влади. Как вам удалось втереться в доверие к этим страшным людям? И второй вопрос: можно ли этот фильм найти где-нибудь в интернете?
Максим Дбар:
— Влади, в дополнение к первому вопросу: был ли ты близок к провалу?
Влади Антоневич:
— К провалу…
Но есть, правда, и обратный процесс. Я не так давно общался с парнем из Нижнего Новгорода, который проходил по делу организации «Белая стая». Их амнистировали в итоге — так выходит, что очень много ультраправых преступлений квалифицируются по статьям, которые попадают под амнистию — побои, хулиганство и так далее. Так вот, он говорит, что стал серьезным человеком, хочет работать в прокуратуре — больше перспектив, чем бегать по улицам за какими-то там педофилами. У него была такая история: он был фанатом и последователем Тесака.
Я не думаю, что в России инфильтрация такая же, как, например, в Греции, где после уголовного преследования членов «Золотой зари» полицейские стояли в очередях в тату-салонах, чтобы свести себе свастики с плеч. В России не так, конечно. Могу сказать, скорее, про парламент. Был Консервативный форум в Санкт-Петербурге, и туда приехали все неонаци, включая как раз греческую «Золотую зарю», — а это был март 2015 года, и организовывали это мероприятие помощники депутата Журавлева, который, хоть и избирался от «Единой России», является членом партии «Родина». И вот, прочитав мой не очень комплементарный репортаж, один из этих помощников писал мне каждую пятницу «Вконтакте» на протяжении трех или четырех месяцев, что я еврей и меня надо казнить, перечислял различные методы казни и вел себя как типичный представитель ультраправых взглядов, хотя он вполне приличный мальчик в пиджаке.
А партия «Родина» известна тем, что, несмотря на то, что она появилась как кремлевский проект, люди, которые в ней состояли, были связаны в том числе и с БОРНом, который недавно прекратил свое существование окончательно, и все там отправились на пожизненное. Так что инфильтрация у нас есть, но это не Греция, и это хорошо.
Вопрос из зала:
— У меня вопрос к Влади. Как вам удалось втереться в доверие к этим страшным людям? И второй вопрос: можно ли этот фильм найти где-нибудь в интернете?
Максим Дбар:
— Влади, в дополнение к первому вопросу: был ли ты близок к провалу?
Влади Антоневич:
— К провалу…
В лесу с Дёмушкиным я что-то на иврите буркнул. Он говорит: «Что-что ты сказал?» А я говорю: «Это французский», и как-то пронесло.
Но периодически были такие моменты.
Насчет втираться в доверие. Если бы я к вам втирался в доверие шесть лет, у меня бы это получилось. Этот фильм утвердили в конце 2008 года, я над ним работал до 2015-го, то есть момент, когда я с Дёмушкиным сижу и курю кальян, — это не просто так, это потому что я знаю, что могу себе это позволить. Я знаю, что он не участвовал в этом убийстве, и он знает, что я из Израиля, я ему все уже рассказал, и мы сидим уже знакомые столько времени, что боже ты мой. И Дёмушкин, конечно, тот еще персонаж.
А вот если бы Шульц знал, про что я делаю фильм, ни я, ни Женя не вышли бы из этого леса живыми, — это я знаю точно. Вся фишка-то в чем. Вот я, например, знаю, что Тесак сидит, и я должен встречаться с кем-то из банды. Некоторые люди уже знают, про что я делаю фильм. Не то, что я делаю про фашистов, — это все знали, а вот именно про то, что я делаю на самом деле. И вот Дёмушкин — он знает, про что я делаю фильм. И Дёмушкин рассказал кому-то еще или нет? А вот если он рассказал кому-то еще, то те еще кому-то рассказали? И если рассказали, то это как-то дошло от «Славянского союза» по каким-то там каналам к «Формат 18»? И если дошло, и они знают, и у меня с ними стрелка сейчас в лесу, и я знаю, что они придут все вооруженные, а я с Женькой приду с одной камерой, тогда что? Идти в лес или не идти в лес? Если идти, то как?
Вот, например, Шурави не захотел идти в лес. А мне же надо разговаривать, надо его как-то разводить. И что делать? И это риск, на который ты идешь сознательно, думая, что выкрутимся. Будем закидывать его там кассетами, например. Ну, Дёмушкин — это цирк, конечно.
Ну вот представьте — я это понимаю, у него 50 человек в лесу. И он не сможет меня зарезать, потому что он не знает, кто из этих людей подсадная утка ФСБ. Вот эта молодая девушка-блондинка — уже через много лет мы и Дёмушкин узнали, что она сотрудничает. Никто долгое время не знал. Да ему я нафиг не нужен, чтоб за меня садиться. Он в жизни не сделал ничего радикального. Ну подрались на ножах, да. А так — нет.
Есть несколько персонажей, которые не вошли в фильм, и каждый раз ты заходишь в комнату и думаешь: они знают или не знают… Мое счастье, что люди, с которыми я говорил в открытую, открывали все карты.
Насчет втираться в доверие. Если бы я к вам втирался в доверие шесть лет, у меня бы это получилось. Этот фильм утвердили в конце 2008 года, я над ним работал до 2015-го, то есть момент, когда я с Дёмушкиным сижу и курю кальян, — это не просто так, это потому что я знаю, что могу себе это позволить. Я знаю, что он не участвовал в этом убийстве, и он знает, что я из Израиля, я ему все уже рассказал, и мы сидим уже знакомые столько времени, что боже ты мой. И Дёмушкин, конечно, тот еще персонаж.
А вот если бы Шульц знал, про что я делаю фильм, ни я, ни Женя не вышли бы из этого леса живыми, — это я знаю точно. Вся фишка-то в чем. Вот я, например, знаю, что Тесак сидит, и я должен встречаться с кем-то из банды. Некоторые люди уже знают, про что я делаю фильм. Не то, что я делаю про фашистов, — это все знали, а вот именно про то, что я делаю на самом деле. И вот Дёмушкин — он знает, про что я делаю фильм. И Дёмушкин рассказал кому-то еще или нет? А вот если он рассказал кому-то еще, то те еще кому-то рассказали? И если рассказали, то это как-то дошло от «Славянского союза» по каким-то там каналам к «Формат 18»? И если дошло, и они знают, и у меня с ними стрелка сейчас в лесу, и я знаю, что они придут все вооруженные, а я с Женькой приду с одной камерой, тогда что? Идти в лес или не идти в лес? Если идти, то как?
Вот, например, Шурави не захотел идти в лес. А мне же надо разговаривать, надо его как-то разводить. И что делать? И это риск, на который ты идешь сознательно, думая, что выкрутимся. Будем закидывать его там кассетами, например. Ну, Дёмушкин — это цирк, конечно.
Ну вот представьте — я это понимаю, у него 50 человек в лесу. И он не сможет меня зарезать, потому что он не знает, кто из этих людей подсадная утка ФСБ. Вот эта молодая девушка-блондинка — уже через много лет мы и Дёмушкин узнали, что она сотрудничает. Никто долгое время не знал. Да ему я нафиг не нужен, чтоб за меня садиться. Он в жизни не сделал ничего радикального. Ну подрались на ножах, да. А так — нет.
Есть несколько персонажей, которые не вошли в фильм, и каждый раз ты заходишь в комнату и думаешь: они знают или не знают… Мое счастье, что люди, с которыми я говорил в открытую, открывали все карты.
Я правильно расставил ходы. Если бы кто-то не тот пронюхал, мы бы не вышли живыми. Насчет Шульца я знаю это точно: у них были все интересы грохнуть нас с Женькой.
Потому что «Формат-18» и прочие — они все участвовали в этом убийстве. Провал — этот тот меч, который над тобой все время висит, и, возможно, из-за этого у меня потом завелись тараканы в башке.
Вопрос из зала:
— А фильм можно в интернете найти?
Влади Антоневич:
— На фейсбуке у меня есть страница, там можно копейку заплатить и посмотреть.
Павел Никулин:
— У меня появился вопрос, раз уж ты с ними шесть лет прожил. Ролики «Формат-18» никто из неонаци, с кем я в России общался, никогда не воспринимали всерьез. Вся эта показная жестокость, переходящая в клоунаду, вся эта несерьезность и образ Тесака — он такой добрячок со щечками. Это, по твоему мнению, что, ширма?
Влади Антоневич:
— Тесак — клинический психопат. Ты понимаешь это, когда ты напротив него сидишь. Я ведь Тесака снимал после того, как он вышел из тюрьмы. Я его снял, и мы стали корешами, как всегда, — у меня получается, что с самыми негодяями я дружу больше всего. Мы довольно много времени провели вместе.
Вопрос из зала:
— А фильм можно в интернете найти?
Влади Антоневич:
— На фейсбуке у меня есть страница, там можно копейку заплатить и посмотреть.
Павел Никулин:
— У меня появился вопрос, раз уж ты с ними шесть лет прожил. Ролики «Формат-18» никто из неонаци, с кем я в России общался, никогда не воспринимали всерьез. Вся эта показная жестокость, переходящая в клоунаду, вся эта несерьезность и образ Тесака — он такой добрячок со щечками. Это, по твоему мнению, что, ширма?
Влади Антоневич:
— Тесак — клинический психопат. Ты понимаешь это, когда ты напротив него сидишь. Я ведь Тесака снимал после того, как он вышел из тюрьмы. Я его снял, и мы стали корешами, как всегда, — у меня получается, что с самыми негодяями я дружу больше всего. Мы довольно много времени провели вместе.
И ты понимаешь всю опасность, когда сидишь напротив него, потому что, во-первых, эта сволочь очень харизматична. Это что-то!
Ты сидишь и понимаешь, что он тебя сейчас уговорит на что угодно. Через анекдоты и так далее. Это все на таком уровне, это такой интертейнмент, это все так клево! У него такой энергетический заряд, что боже упаси! И начиналось, конечно, все с детского уровня: мол, давайте посмеемся. Но это же мы оба понимаем, что все переросло. Он не мог удовлетвориться только постановочными видео, было понятно, что он рано или поздно перейдет грань — все к этому шло. Каждый раз ролики становились все более… И ты думаешь: стоп, секундочку, это еще постановочное или они уже перешли грань? И вот ролик «Ку-клукс-клана», когда некоторым даже здесь я пытался объяснить, что это еще постановочный, потому что даже СМИ воспринимали его как то, что «Ку-клукс-клан» у нас в лесу. Он перешагнул черту. И Марцинкевич когда выйдет, нас еще такой интертейнмент ждет впереди, что мама не горюй!
Павел Никулин:
— У меня ощущение, что Тесак перешагнул черту еще до «Формата-18». Есть известная книга «Скины: Русь пробуждается», она написана Дмитрием Нестеровым. Это псевдоним, я, к сожалению, запамятовал настоящее имя, автор покончил с собой, якобы опасаясь ареста. И там есть посвящение Лодочнику, например. Это Леонид Панин — человек, который до сих пор отбывает наказание за участие в беспорядках на Манежной площади в 2010 году, установлен человек по имени Философ — это Александр Босых, помощник Дмитрия Рогозина, и также там есть посвящение Тесаку. И если воспринимать книгу не как fiction, а как слегка приукрашенную действительность, где что-то перепутано или спрятано, то выходит, что это уже готовые показания.
Вопрос из зала:
— У меня технический вопрос. Почему Малюта так переведен? Ведь отсылка, скорее всего, к Малюте Скуратову.
Влади Антоневич:
— Его кличка Малюта, но вся фишка с переводом в том, что все переводилось, как КГБ, — для того, чтобы все поняли. Девушка, которая переводила фильм, решила перевести его как Shorty, потому что Малюту никто бы не запомнил. А Shorty будет цепляться, и будет понятно, как бы это легче — маленький, низкий.
Вопрос из зала:
— При переводе пропал смысл клички, получается.
Влади Антоневич:
— Это единственное, что люди бы не поняли в фильме — Скуратов или не Скуратов, да? А остальное все понятно? Да нифига не понятно. Люди сидят где-то в Испании, в Италии, волосы дыбом, ничего не понимают.
Павел Никулин:
— У меня ощущение, что Тесак перешагнул черту еще до «Формата-18». Есть известная книга «Скины: Русь пробуждается», она написана Дмитрием Нестеровым. Это псевдоним, я, к сожалению, запамятовал настоящее имя, автор покончил с собой, якобы опасаясь ареста. И там есть посвящение Лодочнику, например. Это Леонид Панин — человек, который до сих пор отбывает наказание за участие в беспорядках на Манежной площади в 2010 году, установлен человек по имени Философ — это Александр Босых, помощник Дмитрия Рогозина, и также там есть посвящение Тесаку. И если воспринимать книгу не как fiction, а как слегка приукрашенную действительность, где что-то перепутано или спрятано, то выходит, что это уже готовые показания.
Вопрос из зала:
— У меня технический вопрос. Почему Малюта так переведен? Ведь отсылка, скорее всего, к Малюте Скуратову.
Влади Антоневич:
— Его кличка Малюта, но вся фишка с переводом в том, что все переводилось, как КГБ, — для того, чтобы все поняли. Девушка, которая переводила фильм, решила перевести его как Shorty, потому что Малюту никто бы не запомнил. А Shorty будет цепляться, и будет понятно, как бы это легче — маленький, низкий.
Вопрос из зала:
— При переводе пропал смысл клички, получается.
Влади Антоневич:
— Это единственное, что люди бы не поняли в фильме — Скуратов или не Скуратов, да? А остальное все понятно? Да нифига не понятно. Люди сидят где-то в Испании, в Италии, волосы дыбом, ничего не понимают.
Какой-то бешеный итальянец кричал на меня, что я лью грязь на его любимого Путина, например.
Олег Хилл:
— А как вы относитесь к тому, что в Германии в марте прошел марш неонацистов? Его вполне спокойно поддержало государство, все это под охраной, все это видели. До этого в Германии переиздали «Mein Kampf», которую разобрали в пять секунд. И как-то правительство на это тоже отреагировало очень спокойно, словно ничего этого не было. То есть в Германии неонацизм возрождается. То же самое происходит в Украине и Прибалтике. В Прибалтике каждый год все больше людей приходит, предположим, под эгидой почтения памяти погибших во Второй мировой войне, приходят со свастиками. И батальон «Азов» туда приезжал тоже. Возрождение неонацизма в Европе — какое у вас к этому отношение? Какой будет ваш следующий фильм, будет ли он о неонацистах в Европе? «Mein Kampf», например, всегда можно было найти в интернете, но когда переиздают — это уже странно.
Максим Дбар:
— Одна ремарка, Олег. Что значит «поддерживает правительство»?
Олег Хилл:
— Не запрещает.
Максим Дбар:
— Поддерживает и не запрещает — немного разные вещи просто.
Влади Антоневич:
— Книги запрещать не надо — кто хочет, тот пусть и читает. «Mein Kampf», на мой взгляд, запрещать глупо, потому что человек со здоровой психикой прочтет и тут же поймет, что к чему.
Реплика из зала:
— Хочу уточнить, что книгу «Mein Kampf» в Германии не запрещали как таковую. Ее можно было взять в библиотеке или привезти отсюда. Никто вам ничего не сказал бы. Просто техника такая — земля Бавария выкупила издательские права на эту книгу и издавала ее.
Влади Антоневич:
— Каждый раз, когда «Mein Kampf» переиздают, начинается жуткая шумиха, на мой взгляд, совершенно напрасная. Надо просто читать.
— А как вы относитесь к тому, что в Германии в марте прошел марш неонацистов? Его вполне спокойно поддержало государство, все это под охраной, все это видели. До этого в Германии переиздали «Mein Kampf», которую разобрали в пять секунд. И как-то правительство на это тоже отреагировало очень спокойно, словно ничего этого не было. То есть в Германии неонацизм возрождается. То же самое происходит в Украине и Прибалтике. В Прибалтике каждый год все больше людей приходит, предположим, под эгидой почтения памяти погибших во Второй мировой войне, приходят со свастиками. И батальон «Азов» туда приезжал тоже. Возрождение неонацизма в Европе — какое у вас к этому отношение? Какой будет ваш следующий фильм, будет ли он о неонацистах в Европе? «Mein Kampf», например, всегда можно было найти в интернете, но когда переиздают — это уже странно.
Максим Дбар:
— Одна ремарка, Олег. Что значит «поддерживает правительство»?
Олег Хилл:
— Не запрещает.
Максим Дбар:
— Поддерживает и не запрещает — немного разные вещи просто.
Влади Антоневич:
— Книги запрещать не надо — кто хочет, тот пусть и читает. «Mein Kampf», на мой взгляд, запрещать глупо, потому что человек со здоровой психикой прочтет и тут же поймет, что к чему.
Реплика из зала:
— Хочу уточнить, что книгу «Mein Kampf» в Германии не запрещали как таковую. Ее можно было взять в библиотеке или привезти отсюда. Никто вам ничего не сказал бы. Просто техника такая — земля Бавария выкупила издательские права на эту книгу и издавала ее.
Влади Антоневич:
— Каждый раз, когда «Mein Kampf» переиздают, начинается жуткая шумиха, на мой взгляд, совершенно напрасная. Надо просто читать.
Я, например, прочел «Расологию» этого идиота Авдеева, и что, я теперь стал расистом что ли? Нет, я посмеялся и пошел дальше.
Он просто пьяница и сумасшедший, книгу сделал классную такую. Насчет того, что где-то фашисты и нацисты, — ну что ж. Посмотрим, пускай режут головы, а мы посмотрим, будут это расследовать или нет.
Я в 2006 году ничего вообще про Россию не знал. Ну, знал, что существует какой-то там Владимир Владимирович, и на этом все заканчивалось. Я не оппозиционер — тогда не был, я приехал вообще из Израиля, где другая культура. Меня просто на самом деле заинтересовало именно это конкретное убийство — там, где видно, как голову человеку отрезают на камеру. И этот человек был солдат российской армии, так, на секундочку. И вот, во-первых, общество так реагирует, а во-вторых, менты так реагируют. Там же с самого начала вот эти красные флажки размазаны. Только отца если послушать — он мне наговорил таких вещей, что я подумал, что не буду это вставлять, нафиг надо, а то еще к вам начнут стучаться. И вот эти красные флажки — они с самого начала, как только он узнал, что это его сын… И меня именно это заинтересовало, а не то, что это именно в России. Если где-то еще будет какое-то преступление, которое меня заинтересует, — без проблем. Если оно меня на самом деле подцепит, я это сделаю. Не то что я какой-то ярый антифашист.
Реплика из зала:
— Очень кратко хочу заметить, что если мы делаем такие обобщения, как «в Европе возрождается фашизм, потому что переиздали ''Mein Kampf''», тут есть некоторые детали и нюансы, которые переворачивают все с ног на голову.
Эта история, которая широко освещалась в российских СМИ: вот, смотрите, они переиздают «Mein Kampf», а нас учат жить. Но это не просто переиздание — это критическое переиздание, с критическими комментариями, изданное для того, чтобы знать, в чем автор не прав. И это единственная цель этой книги.
А насчет того, что в Германии ультраправые и еще где-то — все дело в том, как государство с ними обращается. Потом, что касается батальона «Азов», который ходил в Риге на Марш памяти, — куда их, кстати, не пустили, оставили их за забором, чем те долго возмущались. А по российскому телевидению сказали, что латвийские фашисты и украинские фашисты маршируют вместе — это не так.
У нас депутат Сидякин предлагал закон о гигантских штрафах — 300 000 рублей физлицам и до 1 000 000 организациям за организацию массовых беспорядков. И он приводил массу примеров о том, что в Швеции есть организации, которым что-то запрещают. Это было в пояснительной записке к закону, и я начал обзванивать эти организации по его списку. У него был пример, что в Швеции у полиции есть список ультраправых организаций, которым запрещено проводить митинги. Я позвонил в Швецию, в полицию, где мне объяснили, что это абсурд, потому что не может быть такого, у нас свобода собраний — это абсолютная ценность. А закон прошел именно с этой пояснительной запиской.
Россиянам фактически запретили проводить митинги, потому что любой из них может быть объявлен несанкционированным, могут появиться провокаторы, устроить беспорядки, все это может иметь последствия для организаторов. Но в Швеции, как мне объяснил начальник полиции Стокгольма, нет такого списка. Единственное, чем они занимаются, — это ставят кордон между ультраправыми и ультралевыми, которые приходят устраивать свой контрпротест. И это все, в чем заключается работа полиции: отделить их друг от друга, чтобы не было физического столкновения. Об этом не было сказано в пояснительной записке к проекту закона, но якобы есть такой вот список у шведской полиции. Он у них есть, но только для того, чтобы вовремя прийти и встать между теми и этими. Поэтому, когда мы такое говорим, всегда есть нюанс, который восприятие этого феномена искажает.
Вопрос из зала:
— Считаете ли вы, что ваша жизнь и жизнь вашего друга, который остался в России, в безопасности?
Влади Антоневич:
— Шурави… Нет, не считаю.
Вопрос из зала:
— Были ли угрозы в его адрес?
Влади Антоневич:
— Нет, не было. Его не так просто найти. Со мной общались, но ласково. В бархатных перчатках. Пришли на премьеру в Тель-Авиве, но что они мне там сделают? Это я им сделаю в Тель-Авиве. Пока обошлось.
Я в 2006 году ничего вообще про Россию не знал. Ну, знал, что существует какой-то там Владимир Владимирович, и на этом все заканчивалось. Я не оппозиционер — тогда не был, я приехал вообще из Израиля, где другая культура. Меня просто на самом деле заинтересовало именно это конкретное убийство — там, где видно, как голову человеку отрезают на камеру. И этот человек был солдат российской армии, так, на секундочку. И вот, во-первых, общество так реагирует, а во-вторых, менты так реагируют. Там же с самого начала вот эти красные флажки размазаны. Только отца если послушать — он мне наговорил таких вещей, что я подумал, что не буду это вставлять, нафиг надо, а то еще к вам начнут стучаться. И вот эти красные флажки — они с самого начала, как только он узнал, что это его сын… И меня именно это заинтересовало, а не то, что это именно в России. Если где-то еще будет какое-то преступление, которое меня заинтересует, — без проблем. Если оно меня на самом деле подцепит, я это сделаю. Не то что я какой-то ярый антифашист.
Реплика из зала:
— Очень кратко хочу заметить, что если мы делаем такие обобщения, как «в Европе возрождается фашизм, потому что переиздали ''Mein Kampf''», тут есть некоторые детали и нюансы, которые переворачивают все с ног на голову.
Эта история, которая широко освещалась в российских СМИ: вот, смотрите, они переиздают «Mein Kampf», а нас учат жить. Но это не просто переиздание — это критическое переиздание, с критическими комментариями, изданное для того, чтобы знать, в чем автор не прав. И это единственная цель этой книги.
А насчет того, что в Германии ультраправые и еще где-то — все дело в том, как государство с ними обращается. Потом, что касается батальона «Азов», который ходил в Риге на Марш памяти, — куда их, кстати, не пустили, оставили их за забором, чем те долго возмущались. А по российскому телевидению сказали, что латвийские фашисты и украинские фашисты маршируют вместе — это не так.
У нас депутат Сидякин предлагал закон о гигантских штрафах — 300 000 рублей физлицам и до 1 000 000 организациям за организацию массовых беспорядков. И он приводил массу примеров о том, что в Швеции есть организации, которым что-то запрещают. Это было в пояснительной записке к закону, и я начал обзванивать эти организации по его списку. У него был пример, что в Швеции у полиции есть список ультраправых организаций, которым запрещено проводить митинги. Я позвонил в Швецию, в полицию, где мне объяснили, что это абсурд, потому что не может быть такого, у нас свобода собраний — это абсолютная ценность. А закон прошел именно с этой пояснительной запиской.
Россиянам фактически запретили проводить митинги, потому что любой из них может быть объявлен несанкционированным, могут появиться провокаторы, устроить беспорядки, все это может иметь последствия для организаторов. Но в Швеции, как мне объяснил начальник полиции Стокгольма, нет такого списка. Единственное, чем они занимаются, — это ставят кордон между ультраправыми и ультралевыми, которые приходят устраивать свой контрпротест. И это все, в чем заключается работа полиции: отделить их друг от друга, чтобы не было физического столкновения. Об этом не было сказано в пояснительной записке к проекту закона, но якобы есть такой вот список у шведской полиции. Он у них есть, но только для того, чтобы вовремя прийти и встать между теми и этими. Поэтому, когда мы такое говорим, всегда есть нюанс, который восприятие этого феномена искажает.
Вопрос из зала:
— Считаете ли вы, что ваша жизнь и жизнь вашего друга, который остался в России, в безопасности?
Влади Антоневич:
— Шурави… Нет, не считаю.
Вопрос из зала:
— Были ли угрозы в его адрес?
Влади Антоневич:
— Нет, не было. Его не так просто найти. Со мной общались, но ласково. В бархатных перчатках. Пришли на премьеру в Тель-Авиве, но что они мне там сделают? Это я им сделаю в Тель-Авиве. Пока обошлось.
https://openrussia.org/post/view/16267/?utm_source=%D0%9D%D0%BE%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%B8+%D0%9E%D1%82%D0%BA%D1%80%D1%8B%D1%82%D0%BE%D0%B9+%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%B8&utm_campaign=db4f2ab210-15-07-weekly&utm_medium=email&utm_term=0_1e427dd26b-db4f2ab210-125804341
ПЕРСОНАЛЬНОЕ МНЕНИЕ
Кто стоит? Авторы бояться сказать прямо. Но вывод из прочитанного и самой жизни: идеологи РПЦ и абсолютистской власти Кремля стоят за спинами неонацистов России.
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий